Восстание масс
Автор: Хосе Ортега-и-Гассет /
Жанр книги: Философия
XIV. Кто правит миром?
-
Часть 2
-
Поэтому если мы хотим формулировать закон общественного мнения строго, как закон тяготения в http://www.ozon-auto.ru истории, то, принимая во внимание последний случай, мы придем к давно известной формуле: против общественного мнения править нельзя.
Мы замечаем, что всякая власть основана на общественном мнении, тем самым на духе. Стало быть, в конце концов, власть — не что иное, как проявление духовной силы. Это точно подтверждается историческими фактами. Всякая первобытная власть «священна», она коренится в религии; и та же религия — первичная форма всего, что впоследствии зовется идеей, мыслью, иными словами — все нематериальное, метафизическое. В средние века это повторяется в большем масштабе. Первым государством, первой общественной властью образовавшейся в Европе, была Церковь с ее специфической, так и называвшейся "духовной властью". От Церкви светская власть восприняла идею, чти и она "духовная власть", господство определенных идей, и возникла "Священная Римская Империя". Так боролись две власти духовного происхождения; а поскольку они не могли разграничить свои сферы по существу (обе духовны! ), они условились разделить их по отношению ко времени: одна берет себе все временное, другая — вечное. Светская и религиозная власть одинаково духовны; но одна — дух времени, общественное мнение, изменчивое и мирское; другая — дух вечности, мысль Божия, его суждение о человеке и его судьбах.
Таким образом, слова "в такую-то эпоху правит такой-то человек, такой-то народ, такая-то группа народов" равносильны словам "в такую-то эпоху господствует такая-то система мнений, идей, вкусов, стремлений, целей".
Что понимать под господством мнения? У большинства людей мнения нет, мнение надо дать им, как смазочное масло в машину. Поэтому необходимо, чтобы хоть какой-то дух обладал властью и пользовался ею, снабжая надлежащим мнением тех, кто мнения не имеет, то есть большинство людей. Без мнений общество превратилось бы в хаос хуже того — в историческое ничто. Жизнь утратила бы всякую структуру, организацию. Следовательно, без власти духа, без кого-то, кто правит, человеческое общество хаотично; и хаос царит в нем в той мере, в какой нет власти, нет правителя. И соответственно, каждая смена власти, смена правящих — вместе с тем и смена мнений, смена исторического центра тяжести.
Вернемся теперь к началу. Европа, этот конгломерат духовно родственных народов, несколько веков правила миром. В средние века во временном светском мире единого правления не было; так случалось во всяком «средневековье» мировой истории. Это эпохи без "общественного мнения", эпохи относительного хаоса, относительного варварства. Есть и эпохи, когда люди любят, ненавидят, стремятся к чему-то, отвращаются от чего-то, и все это горячо, страстно; зато идеи, мнения почти отсутствуют. Эпохи эти не лишены прелести. Но в великие исторические эпохи человечество живет идеями; это эпохи общественного мнения, духовного порядка. Позади средних веков лежит эпоха, в которой, как и в новое время, мы находим властелина, хотя бы только и на ограниченной части мира. Это Рим, великий правитель, который установил порядок в Средиземноморье и в ближних к нему землях.
Сейчас, после войны, слышатся речи о том, что Европа больше не правит миром. Чувствуем ли мы все значение этого диагноза? Он возвещает нам грядущую смену власти. Кто же ее возьмет? Кто будет наследником Европы в господстве над миром? Верно ли вообще, что кто-то явится? А если никого не найдется, что тогда?
Поистине в мире каждый момент, тем самым сейчас, происходит бесконечно много событий. Всякая попытка передать в словах все то, что сейчас действительно происходит, сама по себе смешна. Нам остается одно — построить самим, по нашему разумению конструкцию действительности, предположить, что она отвечает истине, и пользоваться ею, как схемой, сеткой, системой понятий, которая дает нам хоть приблизительное подобие действительности. Это обычный научный метод, больше того — только так пользуются разумом. Когда мы видим нашего друга Петра на садовой дорожке и говорим: "Это Петр" — мы сознательно, иронически делаем ошибку. Ибо для нас Петр — это условный выбор черт, физических и моральных, манеры и поведение — то, что называется «характер»; на самом же деле друг наш Петр иногда ничуть не схож с "нашим другом Петром".
Каждое понятие, самое простое и самое научное, всегда как бы смеется над самим собой, охвачено зубцами иронии, словно бриллиант в золотой оправе. Оно серьезно говорит: "Это — А, вот это Б". Но это напускная серьезность, оно сжимает губы, чтобы не расхохотаться, ибо знает отлично, что «это» не А, а "вот это" — не Б. То, что понятие думает про себя, не совпадает с тем, что оно говорит, и в двойственности этой — причина иронии. Думает оно так: "Я знаю, что, строго говоря, это — не А, а то — не Б; но для практических целей я договорилось с самим собой называть их А и Б".
-